В 98 году я пару месяцев перед началом учебы охранял строительную площадку рядом с поселением Алей Захав. Пяток экскаваторов, бытовка и склад лопат и кирок.

Поселение решило расширяться. А учитывая, что находилось оно на территории Иудеи и Самарии, расширяться там можно было только в сторону арабов.
Поселенцев это не смущало. А вот страховую компанию строительного подрядчика смущало еще как. Поэтому она требовала, чтобы в любое время на площадке находилось два охранника с оружием.

Грузин Давид получивший подряд на охрану объекта к тому времени уже наскреб на белый восьмилетний БМВ, но своей квартиры у него не было. На нее еще предстояло наохранять, поэтому днем на площадке бдили солдаты действующей службы во время свободных от армии дней. Благо в Израиле солдат в увольнительную ходит с родной винтовкой М16. А платить ему можно по-черному половину минимальной часовой зарплаты. Ночью же и в выходные сон экскаваторов оберегали мы с Сашей. Тоже по-черному и тоже за половину минималки. Только без оружия.

О том что в этом районе Израиля можно заснуть в полной комплектности, а проснуться уже без головы я узнал только через пару лет. Да и у меня в этот моменты были заботы посерьезнее. Я зачем-то через 11 месяцев в Израиле поступил на факультет криминологии в ариэльском университете, тогда еще колледже, и у меня были некоторые сомнения в достаточности моего словарного запаса для полноценного обучения. Моего иврита вполне хватало, чтобы пройти на русскую дискотеку или подкатить к американке на тель-ависком пляже, но для полноценного академического обучения его могло не хватить. Арабов я не боялся. Я боялся вылететь с обучения на первой сессии.

Собственно арабов я не боялся потому что ничего о них не знал. Я планировал сидеть на площадке и учить иврит.

Обычно на выходные Давид на своем БМВ забрасывал нас на объект в четверг часам к пяти и забирал в 7 утра в воскресенье. Двое с половиной суток автономного плавания.

Мой напарник Саша приехал из Литвы. Он там кого-то не того убил и это создало ненужную напряженность на месте. Пришлось уехать. Саша в целом был русский, судя по вторичным половым признакам, таким как израильское гражданство немножко еврейским и обладал абсолютно литовским спокойствием. У Саши была норма. На сутки дежурства он закладывал пять больших кроссвордов и бутылку водки на семьсот пятьдесят грамм. Умножал эти количества на количество дней и получал искомое. Ну и несколько бутербродов и воду брал с собой.

В первый же вечер я вскрыл запертую бытовку. Обнаружил там стол и два стула, а также помятый лист бумаги с явными остаточными признаками ксесы (смесь табака и шмали). Склад с инструментами предоставлял явно больше вариантов для организации комфортного сна, поэтому бытовку я запер обратно и больше мы туда не совались.

Ночью мы спали, а утром садились в тени бытовки и занимались своими делами, постепенно двигаясь вдоль стены бытовки вслед за тенью. Я пытался вникнуть в логику построения ивритских глаголов и загадочного смихута (метод совмещения двух слов в иврите в одно понятие), а для отдыха читал детские сказки на иврите. А Саша решал кроссворды и пил водку. Когда солнце было в зените мы перебирались каждый под отдельный ковш экскаватора и пережидали полуденное солнце, а потом снова возвращались к бытовке. За день мы огибали бытовку и можно было ложиться спать на импровизированные кровати из лопат и стекловаты.
Надо сказать что напарником Саша был прекрасным. В сочетании с водкой и кроссвордами он был абсолютно самодостаточен. В отличие от многих кроссвордистов он не лез поминутно с вопросом – Совмещение несовместимых понятий? 9 букв? в середине хре… или Река из рассказа Галины Кептукэ? Восемь букв? В общем охраняли мы душа в душу.

Проблема возникла когда нам выпало ехать на объект на Рош ХаШана, еврейский новый год. Там вместо привычных двух с половиной суток надо было находиться три с половиной. У меня проблемы не было. Иврит бесконечный и учебники не кончаются так быстро. А вот Саша неискушенный в длительности еврейских праздник попал. Привычная норма дала сбой. И за сутки до окончания вахты он оказался с двумя бутербродами, но с без кроссвордов и без водки.

Самое же поганое было то что в последнем кроссворде осталось два неразгаданных слова. А без водки у Саши не включался гиппокамп. Саша извелся. Две незаполненных строчки в табличке зияли черными дырами. Терпеть это было совершенно невозможно. Но часть мозга ответственная за то чтобы вытянуть из памяти нужную информацию, без топлива торчала бесполезным камнем в черепе, как мобила без зарядки.

Саша слонялся по площадке и не находил себе места. Мои попытки занять его разговором помогали на короткий срок. Потом у него что-то щелкало в голове. Он снова вставал и начинал мотаться по площадке , не находя упокоения. Бормотал под нос. До меня доносились только обрывки – как так-то…..бибиене, блет, шудас… убью… актриса… восемь букв… сказал три лерва…

Как-то дотянули до вечера. Я собрался спать, а Саша продолжал свой путь ткацкого челнока, прядя бесконечный ковер из следов на самарийской пыли. Меня его настрой несколько беспокоил, но груз ивритских глаголов и ожидание утра когда можно будет поехать домой и принять душ победили. И я завалился спать.

Проснулся я от того, что кто-то толкал меня в бок. Я открыл глаза и увидел, что Саша стоит передо мной, расставив ноги для устойчивости и сдавленным голосом говорит – Дотянуться не могу. Дай мне вон ту монтировку. Я его ща суку кончу блет…

Под мышкой он держал коротко стриженную голову, которая хрипела и эпилептически закатывала глаза. Я автоматически потянулся за куском железа на который показывал Саша, но начал помалу приходить в себя.

Саша, кто это? – хрипло со сна прошептал я.

Не важно.. – прерывисто, но довольно спокойно ответил Саша. Шляется здесь по ночам, Спиздить чота хочет. Дай железку. Я его быстро щас паскуду.

Голова захрипела как-то совсем уж безнадежно. Саша хлопнул голову по голове и убедительно буркнул – да заткнись ты, лерва.

Я окончательно проснулся. Вскочил и успокаивающе попросил -Саш, давай хоть спросим кто он.

Да хули тут спрашивать – среагировал Саша – нехуй ему тут делать ночью… давай кароче…

Падажжи, падажжи – монотонно повторял я, пытаясь разжать Сашину руку на горле ночного визитера. Тот уже только тихонько сипел с закрытыми глазами. Я выколупал его из Сашиного зажима, хлопнул слегка по щеке и спросил по-русски – Ты кто? Что здесь делаешь?

Голова открыла глаза и и оказавшись прикреплена с человеческому туловищу обрела форму. Я узнал его.

Это был араб-бульдозерист, который каждую неделю приезжал из своей деревни на севере и оставался на площадке на всю рабочую неделю. А перед выходными уезжал домой.

Время уже катило к утру. Смысла ложиться спать не было. Мы собрали вещи, сидели на земле у бытовки и ждали когда приедет Давид на своем БМВ.

Утреннее солнце красиво подсвечивало крайний экскаватор. В бытовке возился рано приехавший бригадир. Ночной араб опасливо поглядывая в нашу сторону со звоном расшпиливал что-то в своем железном коне, готовя его рабочему дня.

Травести – сказал вдруг Саша – ну конечно, блет…

Я непонимающе глянул на него.

Актриса играющая роли детей, восемь букв – это травести – пояснил он – еще одно слово осталось. Домой приеду дорешаю.

Зайчика подарили на какой-то, уже забытый день рождения. А может даже и без повода. Зайчик был прекрасен. Ушки серые, мордочка беленькая. Зубы как маленькие гильотинки. Он издавал звуки и двигал лапками. Кроме очень милой мордочки у него была феерическая способность, покорявшая всех окружающих. Зайчика можно было кормить бумажками. Он их разрезал встроенным в рот минишредером на тоненькие полоски, а потом ими какал. В комплекте с зайчиком шли батарейки и набор бумажек для кормления.

Мама, папа, младшая и старший садились возле зайчика и начинали по очереди давать ему бумажку. Зайчик с урчанием исправно полосовал любой листик. Если заглянуть ему в рот можно было увидеть как в глубине двигаются маленькие лезвия. А после он безотказно какал бумажной мешаниной. Комплектные бумажки закончились быстро и в ход пошло всякое бумажное недоразумение, которое есть в любом доме. Семейство кормило зайчика старыми счетами, рекламными флаерами и другими бумажными отходами современной жизни. Зверек был неразборчив и неутомим. Это было необыкновенно мило. Зайчик стал любимцем всех. Почти членом семьи.

А потом мама и папа как-то пришли домой и обнаружили, что старший скормил зайчику две тысячи долларов, отложенные на отпуск. Кучка зайчиковых отходов имела темно-серо-зеленый цвет с вкраплениями металлических блесток.

Папа и мама неожиданно испытали сложное чувство, которое психологи называют когнитивный диссонанс, а судебные психиатры и криминологи непреодолимым желанием убивать близких родственников.

После этого случая к зайчику в семье охладели. Только старший иногда доставал его, но у мамы неизменно при виде зайчика портилось настроение и старший старался не злоупотреблять. А потом он вообще подрос и его стали интересовать другие игрушки.

Люба попала в Израиль. То что ей повезло она поняла сразу. Такого моря и солнца она не видела даже по телевизору. В первый же вечер случайная знакомая открыла ей главный секрет успеха; надо учить иврит, и самое главное рассказала как его выучить.

– Тебе надо пойти работать на заправку. Там нужно много разговаривать. Через полгода будешь вовсю болтать по-ихнему. – знакомая красиво затянулась сигаретой Time и добавила – Ну или местного найти. Можно трахаться и разговаривать. Да и денег у них много. А наши все нищие. И иврита не знают.

На заправку Любе не хотелось. А насчет местного идея ей понравилась. Только немного страшно было. Непонятно ж ничего че они там говорят. А знакомиться как? Новая знакомая и тут помогла – Да тут на улице вовсю пристают. Сама увидишь. Но лучше всего на пляже. Там их до жопы. Ниче делать не надо – сами подвалят.

Люба побрила ноги и пошла на пляж. Первый местный поймал ее еще на подходе. Что он говорил было непонятно, но что хотел было в общем ясно. Местный сразу поволок Любу в кафе. Он улыбался и купил Любе кока-колу. Люба тоже улыбалась. Так, улыбаясь, через час они оказались в маленькой тель-авивской квартирке.

Любе опять повезло. Местный оказался говорливым и активным. Уже через сутки Люба стала вычленять отдельные слова и кое-что понимать. В перерывах между вычленением слов, они вычленяли в койке. Здесь вообще все было понятно без разговоров. Люба старалась на всех фронтах. Очень уж ей хотелось выучить иврит побыстрее. Да и местный был симпатичный.

Через неделю активного обучения Люба выбралась в город и встретилась со своей советчицей в кафешке на Дизенгофе.

– Спасибо – сказал Люба – все как ты сказала. Я уже три слова выучила.
– Че за слова?
– Фикен и гут. А меня он называет русише шлампе…

С немцом Тео Люба повычленяла еще пару дней и добавила в словарный запас пару слов. В том числе роскошное фрюйлинсдушуйля. Тео очень смеялся когда она его выговаривала. А потом отпуск закончился и он уехал домой в Дрезден.

На заправке Любе, кстати еще пришлось поработать. Там она от других заправщиков набралась арабских слов и несколько фраз на амхарском. Но это уже совсем другая история.

Я вел Вика за руку в новый садик. Он привычно наклонился над смартфоном в руке, привычно изогнув голову, привычно что-то свайпая на экране. И не менее привычно косил взглядом по сторонам. Постоянные занятия с тьютором не давали результата; Вик научился следить за внешним миром, не отрываясь от “лопаты”. Ну, почти не отрываясь. Он постоянно отвлекался: на пробегающих кошек, людей, камешки на земле, даже на облака. Я как-то обнаружил, что он губкой для посуды стер антибликовое покрытие с экрана телефона и наблюдал за облаками и улицей в отражении экрана. Я сделал вид, что не заметил и ничего ему не сказал.

В предыдущем садике после годового тестирования сдались и сказали, что надо переводить Вика в специализированный садик. “Резистентен к стандартному учебному процессу”, “болезненное любопытство к внешнему миру”, “социально неприемлемое поведение”, “задержка развития общения”, “приступы неуправляемой  коммуникации” – так было написано в заключении по итогам года. Два месяца он просидел дома и вот сегодня первый день в новом учебном заведении. Садик для коммуникаторов. Я перед приемом чатился с заведующим и посмотрел профили других детей. Там были действительно тяжелые случаи. Но заведующий заверил меня, что у них очень хорошие методики и они достигают прекрасных результатов. Показывал, мне коррекционные методики, и писал, что 80 процентов выпускников их сада учатся в обычной школе и никто даже не подозревает, что до 8 лет они учились в садике для придурков. Он, конечно не писал “придурков”, корректно называл  детьми с особыми коммуникативными потребностями

Пап, – прошептал Вик – а, пап. А почему собака язык высовывает когда ей жарко?

Я послал ему в семейном чате ссылку на статью из Википедии. Статья была роскошная. Адаптирована под возрастную группу Вика. С иллюстрациями и мультипликационной имитацией собачьей механики охлаждения. Я видел, что телефон в руке Вика дрогнул, сигнализируя о новом сообщении в чате. Но сын этого не заметил, он смотрел на меня и ждал ответа. Я еле заметно глазами указал ему на телефон. Он виновато опустил глаза и открыл чат. На экране замелькали собачьи языки.

Я попытался вспомнить откуда я узнал о том что так собака регулирует теплообмен и не смог. Может родители рассказали. Или в школе. Или в той же Википедии прочитал. Да  и не важно это. А важно, решить, что делать с Виком. Садик это хорошо конечно. Но недостаточно. После садика надо заниматься. С терапевтами, с тьюторами. Проблема, что позанимавшись с тьютором Вик идет к бабушке. Та в нем души не чает. Разговаривает с ним постоянно. Часами с комнате со старыми книгами сидят вдвоем. Бабуля справочной системой смартфона владеет не хуже молодых, и с  подругами чатится только так, но питает слабость  к “альтернативному общению”. У нее правда друзей для этого альтернативного общения почти не осталось. Вот она внука и портит. А у него такая же слабость. Только она уже старая. Сколько там ей осталось. А у Вика еще жизнь впереди.Сто раз ее просил. Голосовых разговоров не больше получаса в день. Остальное только через чат. Но ей хоть кол на голове теши. Кивает, соглашается. А потом с Виком  в “крокодила” играет. А дети в садике не хотят с ним в “крокодила” играть. Не понимают зачем он к ним лезет с этой пантомимой, вместо того, чтобы через онлайновую стратегию вместе орков порубить.

Как же я не хотел переводить его в спецсад. Я так надеялся, что пусть с проблемами, но мы дотянем до школы в обычном. Спецсад, что ни говори это клеймо. И в обычную школу оттуда пойти сложнее. И общаться в этом садике он будет с такими же коммуникаторами как он, а ведь среди них есть и худшие случаи. Чему он от них может набраться? Да ничему хорошему! Видел я в сети видео запущенных коммуникаторов. Неконтролируемая речь. Вопросы постоянные. Элементарный тройной чат с поддержкой эмоционального фона провести не могут. Лезут ко всем. В глаза людям пялятся. А люди этого не любят. Да и кому это понравится? Каждому не объяснишь, что особенность это такая, болезнь, расстройство, мать его.

Папа, а мы скоро придем? – прозвенел голос Вика. Я, глянув на маршрут рассеяно ответил – Еще 830 метров. 9 минут и 30 секунд в нашем темпе. И тут же спохватился – А зачем ты спрашиваешь? У тебя же в смарте  маршрут проложен. Вся инфа там. Вик быстро и виновато потупился в телефон. Я почувствовал поднимающееся раздражение. Одновременно и на то, что постоянно одергиваю сына и на то что вопреки рекомендациям психолога ответил голосом, а не открыл на его экране маршрутизатор, чтобы он сам посмотрел.

Я вспомнил Платона, которого встретил в групповом чате поддержки для родителей коммуникаторов. Его дочь перестала общаться с родителями в 12 лет.  Просто отказалась от смартфона. Разбивала любой аппарат, который ей давали. Постоянно разговаривала с ним и матерью. Голосом. Трогала. Обнимала. Он мне в привате рассказывал потом – Она когда меня трогает,  у меня паническая атака начинается. И это если дома. На улице вообще не мог. Стыдно.  Страшно. Аж пот прошибает. Они с дочерью промучились до 15 лет. На индивидуальном обучении пытались вытянуть. Со всеми друзьями разорвали сетевые контакты. Он с работы ушел, чтобы с дочерью заниматься. В 15 лет не выдержали. Отдали в интернат для неподключенных. Некорректируемых. Это на всю жизнь. Там все возрастные группы есть. Пытались навещать ее. В интернате интернет-канал открытый. Когда хочешь подключаться можно. Но при запросе на ее юзернэйм всегда оффлайн-статус и автоматическое сообщение “Хотите пообщаться – приезжайте. Я буду рада с вами поговорить”. И сообщение не прямое, а ее голос записан. Не объемная звуковая имитация, а живой голос. Платон говорит – Я этот оффлайн-статус только у бабушки с дедушкой вижу в дни памяти. И у дочери вот, родной. Живой еще вроде. Хотя и не разберешь теперь живая она или нет. Что за живой человек с таким статусом в сети?

На подходе к саду я подключился к родительскому периметру и заглянул внутрь. Все воспитанники, кроме Вика уже были на месте. Следить можно было и через видеокамеры и через сетевой периметр. Видно кто чем занимается. Трое детей играли с воспитательницей в виртуальный хоккей.  Один ребенок на кухне. Один сидел в какой-то обучающей программе, но активности не было видно. Остальные были заняты в индивидуальных чатах с воспитателями.  Такие чаты закрыты, и посмотреть о чем говорят не получалось.

На входе нас уже ждали. Заведующий встретил Вика и у всех детей появилось сообщение, что в сад пришел новый ребенок.  По всему периметру замелькали приветственные стикеры. Заведующий повел Вика в группу. Вик обернулся и встретился со мной глазами. Я видел, что он делает усилие, чтобы не попрощаться голосом. Я плюнул на воспитательный процесс помахал ему рукой и улыбнулся. Вик улыбнулся в ответ и прошел за дверь.

Час я боролся с собой, чтобы не лезть в периметр садика. Дай ему время. Все будет нормально – говорил я себе – Если что-то не так, с тобой свяжутся. Наконец я не выдержал и полез смотреть. Все было хорошо. Все дети были заняты. Зеленый статус Вика светился рядом с зеленым статусом мальчика, который когда мы пришли сидел в обучающей программе. У них шел обмен сообщениями. Высокая активность. Уже приятеля нашел, молодец какой – подумал я.

Я смотрел на экран и думал о том, что все будет хорошо. Вик адаптивный. Он приспособится. Он научится. Не он первый, не он последний. Диагноз “коммуникатор” стали больше ставить в последние годы, но и методики коррекции развиваются. Я все сделаю, чтобы он смог вести нормальную жизнь.

Зеленые огоньки Вика и его приятеля внезапно сменились на серые оффлайновые. У меня от испуга закружилась голова и я мгновенно переключился на видеокамеры садика. Вик сидел рядом с приятелем и они оживленно разговаривали. Голосом. Я увидел, что их статусы  поменялись на зеленые, а через пару секунд опять посерели. Я мог подключиться к микрофонам и послушать о чем они говорят. Но не мог отвести взгляда от серых статусов. Я видел на камерах, что с Виком все нормально. Но я хотел видеть нормальный зеленый статус. Я смотрел на экран не отрываясь и и ждал. Через минуту статусы вернулись в живое состояние и уже больше не менялись.

Балуются маленькие сволочи – подумал я.

Надо было начинать рабочий день.