Коммуникатор

Я вел Вика за руку в новый садик. Он привычно наклонился над смартфоном в руке, привычно изогнув голову, привычно что-то свайпая на экране. И не менее привычно косил взглядом по сторонам. Постоянные занятия с тьютором не давали результата; Вик научился следить за внешним миром, не отрываясь от “лопаты”. Ну, почти не отрываясь. Он постоянно отвлекался: на пробегающих кошек, людей, камешки на земле, даже на облака. Я как-то обнаружил, что он губкой для посуды стер антибликовое покрытие с экрана телефона и наблюдал за облаками и улицей в отражении экрана. Я сделал вид, что не заметил и ничего ему не сказал.

В предыдущем садике после годового тестирования сдались и сказали, что надо переводить Вика в специализированный садик. “Резистентен к стандартному учебному процессу”, “болезненное любопытство к внешнему миру”, “социально неприемлемое поведение”, “задержка развития общения”, “приступы неуправляемой  коммуникации” – так было написано в заключении по итогам года. Два месяца он просидел дома и вот сегодня первый день в новом учебном заведении. Садик для коммуникаторов. Я перед приемом чатился с заведующим и посмотрел профили других детей. Там были действительно тяжелые случаи. Но заведующий заверил меня, что у них очень хорошие методики и они достигают прекрасных результатов. Показывал, мне коррекционные методики, и писал, что 80 процентов выпускников их сада учатся в обычной школе и никто даже не подозревает, что до 8 лет они учились в садике для придурков. Он, конечно не писал “придурков”, корректно называл  детьми с особыми коммуникативными потребностями

Пап, – прошептал Вик – а, пап. А почему собака язык высовывает когда ей жарко?

Я послал ему в семейном чате ссылку на статью из Википедии. Статья была роскошная. Адаптирована под возрастную группу Вика. С иллюстрациями и мультипликационной имитацией собачьей механики охлаждения. Я видел, что телефон в руке Вика дрогнул, сигнализируя о новом сообщении в чате. Но сын этого не заметил, он смотрел на меня и ждал ответа. Я еле заметно глазами указал ему на телефон. Он виновато опустил глаза и открыл чат. На экране замелькали собачьи языки.

Я попытался вспомнить откуда я узнал о том что так собака регулирует теплообмен и не смог. Может родители рассказали. Или в школе. Или в той же Википедии прочитал. Да  и не важно это. А важно, решить, что делать с Виком. Садик это хорошо конечно. Но недостаточно. После садика надо заниматься. С терапевтами, с тьюторами. Проблема, что позанимавшись с тьютором Вик идет к бабушке. Та в нем души не чает. Разговаривает с ним постоянно. Часами с комнате со старыми книгами сидят вдвоем. Бабуля справочной системой смартфона владеет не хуже молодых, и с  подругами чатится только так, но питает слабость  к “альтернативному общению”. У нее правда друзей для этого альтернативного общения почти не осталось. Вот она внука и портит. А у него такая же слабость. Только она уже старая. Сколько там ей осталось. А у Вика еще жизнь впереди.Сто раз ее просил. Голосовых разговоров не больше получаса в день. Остальное только через чат. Но ей хоть кол на голове теши. Кивает, соглашается. А потом с Виком  в “крокодила” играет. А дети в садике не хотят с ним в “крокодила” играть. Не понимают зачем он к ним лезет с этой пантомимой, вместо того, чтобы через онлайновую стратегию вместе орков порубить.

Как же я не хотел переводить его в спецсад. Я так надеялся, что пусть с проблемами, но мы дотянем до школы в обычном. Спецсад, что ни говори это клеймо. И в обычную школу оттуда пойти сложнее. И общаться в этом садике он будет с такими же коммуникаторами как он, а ведь среди них есть и худшие случаи. Чему он от них может набраться? Да ничему хорошему! Видел я в сети видео запущенных коммуникаторов. Неконтролируемая речь. Вопросы постоянные. Элементарный тройной чат с поддержкой эмоционального фона провести не могут. Лезут ко всем. В глаза людям пялятся. А люди этого не любят. Да и кому это понравится? Каждому не объяснишь, что особенность это такая, болезнь, расстройство, мать его.

Папа, а мы скоро придем? – прозвенел голос Вика. Я, глянув на маршрут рассеяно ответил – Еще 830 метров. 9 минут и 30 секунд в нашем темпе. И тут же спохватился – А зачем ты спрашиваешь? У тебя же в смарте  маршрут проложен. Вся инфа там. Вик быстро и виновато потупился в телефон. Я почувствовал поднимающееся раздражение. Одновременно и на то, что постоянно одергиваю сына и на то что вопреки рекомендациям психолога ответил голосом, а не открыл на его экране маршрутизатор, чтобы он сам посмотрел.

Я вспомнил Платона, которого встретил в групповом чате поддержки для родителей коммуникаторов. Его дочь перестала общаться с родителями в 12 лет.  Просто отказалась от смартфона. Разбивала любой аппарат, который ей давали. Постоянно разговаривала с ним и матерью. Голосом. Трогала. Обнимала. Он мне в привате рассказывал потом – Она когда меня трогает,  у меня паническая атака начинается. И это если дома. На улице вообще не мог. Стыдно.  Страшно. Аж пот прошибает. Они с дочерью промучились до 15 лет. На индивидуальном обучении пытались вытянуть. Со всеми друзьями разорвали сетевые контакты. Он с работы ушел, чтобы с дочерью заниматься. В 15 лет не выдержали. Отдали в интернат для неподключенных. Некорректируемых. Это на всю жизнь. Там все возрастные группы есть. Пытались навещать ее. В интернате интернет-канал открытый. Когда хочешь подключаться можно. Но при запросе на ее юзернэйм всегда оффлайн-статус и автоматическое сообщение “Хотите пообщаться – приезжайте. Я буду рада с вами поговорить”. И сообщение не прямое, а ее голос записан. Не объемная звуковая имитация, а живой голос. Платон говорит – Я этот оффлайн-статус только у бабушки с дедушкой вижу в дни памяти. И у дочери вот, родной. Живой еще вроде. Хотя и не разберешь теперь живая она или нет. Что за живой человек с таким статусом в сети?

На подходе к саду я подключился к родительскому периметру и заглянул внутрь. Все воспитанники, кроме Вика уже были на месте. Следить можно было и через видеокамеры и через сетевой периметр. Видно кто чем занимается. Трое детей играли с воспитательницей в виртуальный хоккей.  Один ребенок на кухне. Один сидел в какой-то обучающей программе, но активности не было видно. Остальные были заняты в индивидуальных чатах с воспитателями.  Такие чаты закрыты, и посмотреть о чем говорят не получалось.

На входе нас уже ждали. Заведующий встретил Вика и у всех детей появилось сообщение, что в сад пришел новый ребенок.  По всему периметру замелькали приветственные стикеры. Заведующий повел Вика в группу. Вик обернулся и встретился со мной глазами. Я видел, что он делает усилие, чтобы не попрощаться голосом. Я плюнул на воспитательный процесс помахал ему рукой и улыбнулся. Вик улыбнулся в ответ и прошел за дверь.

Час я боролся с собой, чтобы не лезть в периметр садика. Дай ему время. Все будет нормально – говорил я себе – Если что-то не так, с тобой свяжутся. Наконец я не выдержал и полез смотреть. Все было хорошо. Все дети были заняты. Зеленый статус Вика светился рядом с зеленым статусом мальчика, который когда мы пришли сидел в обучающей программе. У них шел обмен сообщениями. Высокая активность. Уже приятеля нашел, молодец какой – подумал я.

Я смотрел на экран и думал о том, что все будет хорошо. Вик адаптивный. Он приспособится. Он научится. Не он первый, не он последний. Диагноз “коммуникатор” стали больше ставить в последние годы, но и методики коррекции развиваются. Я все сделаю, чтобы он смог вести нормальную жизнь.

Зеленые огоньки Вика и его приятеля внезапно сменились на серые оффлайновые. У меня от испуга закружилась голова и я мгновенно переключился на видеокамеры садика. Вик сидел рядом с приятелем и они оживленно разговаривали. Голосом. Я увидел, что их статусы  поменялись на зеленые, а через пару секунд опять посерели. Я мог подключиться к микрофонам и послушать о чем они говорят. Но не мог отвести взгляда от серых статусов. Я видел на камерах, что с Виком все нормально. Но я хотел видеть нормальный зеленый статус. Я смотрел на экран не отрываясь и и ждал. Через минуту статусы вернулись в живое состояние и уже больше не менялись.

Балуются маленькие сволочи – подумал я.

Надо было начинать рабочий день.